Последнее лето - Страница 127

127

– На обратном пути встретил машину из разведотдела фронта. Уточняли у нас, как туда проехать, – сказал Синцов.

– Вон как! – усмехнулся Серпилин.

И когда приехавший в армию Батюк мимоходом обронил: «Не обманул меня, действительно по штабу корпуса в первый день бил, а не по пустому месту», – не удержался, съязвил в ответ: «Так точно, товарищ командующий. Первым делом, как заняли, проверил это». – «А почему сразу не доложил?» – «Узнал, что вы своего проверяющего туда послали, не хотел лишать его возможности порадовать вас личным докладом». – «Ох и вредный у тебя характер, командарм», – сказал Батюк. Сказал без особого зла; сам не любил, чтобы ему наступали на ноги, и уважал это в подчиненных.

Вчера все глубже загребали правой рукой. Там, на правом фланге, к утру первыми форсировали на широком фронте вторую реку – Басю, там же вчера к вечеру вышли на третью – Ресту и, в нескольких местах перескочив ее с ходу, пошли к Днепру.

Кирпичников действовал особенно напористо, не задерживался. Где протыкал – там и шел напролом своими передовыми отрядами, продолжая воевать у себя в тылу с еще не отступившими немцами. Один подзастрявший полк сегодня с утра был у него еще на Басе, а передовые отряды уже на Днепре.

Год назад Серпилин, наверно, в такой день, как сегодня, поехал бы не на правый фланг к Кирпичникову, где глубже всего рванулись вперед, а в левофланговый, поотставший по сравнению с другими корпус. Стал бы подгонять, чтоб выравнивали фронт, не отставали. Это, конечно, тоже делалось. Но все-таки главным для Серпилина было сейчас другое: чтоб Кирпичников вышел за Днепр, расширил плацдармы и дал возможность перебросить туда подвижную группу, а за ней и другие войска.

Не обязательно каждому корпусу наводить свои переправы. Если займем надежные плацдармы севернее, можно потом перекантовать туда часть войск с юга и пропустить их на тот берег через уже наведенные переправы. И быстрей и без лишних потерь.

В этом смысле дела пока неплохие; по донесениям первых трех дней, потери не идут в сравнение с теми, какие несли в прежние годы в схожих обстоятельствах и при меньших успехах. А идет все не так гладко потому, что война вообще палка о двух концах: и ты за нее схватился, и противник из рук не выпускает. А противник сильный, цепкий, на этом направлении с зимы сорок первого года как следует не битый.

Серпилин думал обо всем этом в дороге, попутно привычным глазом сопоставляя разные приметы общего хода дел. Эти приметы говорили, что дело движется, и создавали то настроение постепенно развивающегося успеха, которое владело и Серпилиным, и теми, кто ехал с ним, и теми, кто делал свое дело здесь, на дорогах наступления.

С просеки на дорогу вытягивали на тракторах пушки – тяжелая артиллерия меняла позиции и шла вперед. Два танка, наверно после ремонта в подвижной мастерской, с открытыми люками нагоняли своих. Почти непрерывным потоком шли машины со снарядными ящиками, в поле виднелись флажки, огораживающие минные поля. Какой-то капитан из трофейной команды с несколькими шоферами осматривали колонну немецких машин, застигнутых нашими штурмовиками на выезде из лесу. В начале и в конце колонны все было сожжено, а в середине застряли целые машины, их пробовали завести.

Облака немного поднялись, и в небе невысоко с ревом прошла сначала одна шестерка штурмовиков, потом еще три и над ними – истребители.

«Туда, к плацдармам», – успокоенно подумал Серпилин. И повернулся к сидевшему сзади Синцову.

– Люблю штурмовики! – сказал так, как говорят люди про что-то, что в их жизни уже навсегда: «Люблю степи», «Люблю березы»… – Немцы называют их «черная смерть», а для нас это жизнь. Всякий раз смотришь и думаешь: сколько они за этот вылет солдатских жизней спасут?

В сторону фронта пошла еще одна шестерка. Серпилин, высунувшись из «виллиса», проводил ее глазами.

– Погода разгуливается. Если после июньских дождичков тепло постоит, такой ранний гриб-колосовик пойдет – только лукошки готовь. Когда в тридцать первом году в Бобруйске полком командовал, тоже такое лето выдалось, грибов набирали – неимоверно. Особенно на стрельбище, куда никто не ходит.

Синцов с удивлением услышал это отступление о грибах. Впервые за трое суток командующий заговорил о чем-то постороннем, дал себе передышку хотя бы в мыслях.

Синцову, четырежды лежавшему в госпиталях, Серпилин в эти дни наступления чем-то напоминал хирурга. Наступление было похоже на операцию, когда хирург стоит в резиновых перчатках, в маске, со скальпелем в руке и торопит: «Тампон! Зажим! Тампон! Шелк! Проверьте пульс!» Командует людьми, которые помогают, а у самого нет времени ни на что постороннее, разве что один раз за все время затянется папироской, да и ту сунут ему прямо в рот, и зажгут, и вынут после того, как затянулся.

Похоже или не похоже, но Синцову казалось, что похоже. И сегодня, несмотря на трехсуточный недосып, Серпилин так ни разу и не задремал по дороге. То смотрел на карту и о чем-то сам с собой спорил: видно было, как крутит там, впереди, головой; то останавливал людей, расспрашивал, и приказывал, и снова ехал, глядя по сторонам, словно боялся пропустить что-то важное для будущих своих решений.

Вдоль дороги потянулась шестовка. Серпилин спросил сидевшего сзади с Синцовым заместителя начальника оперативного отдела:

– Прокудин, куда, по-твоему, связь? Не к Талызину? – И ткнул пальцем в лежавший на коленях планшет. – Через пятьсот метров будет поворот налево, к хутору. Вчера в двадцать три часа он был еще там, если не переместился за ночь.

127