Последнее лето - Страница 194

194

– Не приказывал позвонить ему? – спросил Ильин.

– Ничего не приказывал. Сказал: пусть спит. А командир дивизии приказал, чтоб вы позвонили ему в семь пятнадцать.

«Щедрый что-то сегодня наш Туманян, – удивился Ильин. – Дал все же пятнадцать минут на побудку и туалет!»

Успев помыться и даже выпить стакан чаю с краюхой хлеба, посыпанной сахарным песком, – любимое с детства лакомство, – Ильин позвонил Туманяну.

Туманян начал с того, что задача пока остается прежней: приводить себя в порядок, занимая прежнее положение.

– Проверьте еще раз всю систему огня. Какие возможности для его быстрого переноса на разные направления перед вашим передним краем. Вам все ясно?

– Ясно. – Ильин хорошо понял, что стояло за сказанными с нажимом словами: «Вам все ясно?»

– Вчера вечером напоминал отделу кадров, – сказал Туманян, – обещали сегодня прислать вам замену Насонову. Видимо, уже в дороге.

«Значит, будем опять с начальником штаба», – подумал Ильин, положив трубку. Но главные его мысли были отданы сейчас другому – тому, что стояло за словами Туманяна про систему огня.

До сих пор несколько дней подряд жали окруженных немцев на всем фронте дивизии, загоняли их в глубь лесов, во все сужавшийся там котел. А сегодня, значит, принято решение жать их наоборот – с той стороны лесного массива. И можно ожидать, что к вечеру немцы начнут выходить на нас – куда им деться? А какими их увидим – с белыми флагами или с «фердинандами», – это про немцев заранее никогда не знаешь. Отсюда и требование – держать ухо востро.

Весь следующий час Ильин говорил по телефону с комбатами, а потом уточнял с командиром приданного артиллерийского полка и со своим начальником артиллерии разные варианты организации огня на тех участках, где немцы скорее всего могут выскочить из глубины леса.

Командир артиллерийского полка уехал после этого на огневые позиции: беспокоился, как с боеприпасами; обещали подать к утру, но еще не подали. А свой полковой артиллерист майор Веселов, почти всегда находившийся рядом с Ильиным, под рукой, и сейчас остался с ним.

Первоочередные дела были сделаны, и Ильин колебался, что, впрочем, никак не выражалось на его лице. Его тянуло обойти батальоны, посмотреть, как там у них. Связь связью, но личное общение с подчиненными тоже вид связи, который ничем не заменишь. Однако сразу же после телефонных разговоров со всеми комбатами являться проверять их было рано. Он и сам не любил, когда начальство, едва отдав ему приказание по телефону, тут же сыпалось на голову: ну как, сделал ли все, что приказано? Называл это «нуканьем».

Высоко над головами в воздухе прошла пара «яков». Прошли и скрылись над лесом с тонким далеким звуком. А вообще авиация в последние три дня почти не действовала над котлом. Всю бросили вперед на запад. По сводке уже и Барановичи взяли, и Новогрудок, и в Вильнюсе второй день уличные бои.

Если взять строго на запад, продвигаясь в таком же темпе, через два-три дня будем в Польше. Там и авиация! А тут, считается, и без нее доделаем…

Истребители прошли, и опять стало тихо, только с той стороны котла доносился гул артиллерии, которую ни Ильин, ни Веселов почти не замечали: привыкли.

– Ох и денек! – сказал Веселов, из-под руки поглядывая на солнце. – И стрелять и наблюдать хорошо. А помните, Николай Иванович, как зимой наступали, в ту метель, семнадцатого – восемнадцатого?..

Ильин помнил ту метель семнадцатого и восемнадцатого. Метель была действительно выдающаяся. За пять минут – где солдат, там сугроб.

– Вы приказываете нам усилить огонь, ругаете за неточную пристрелку, а мы на огневых мучаемся, снег прямо лопатами кидает в стволы минометов! Уж так приспособились, что четверо держат плащ-палатку, а один в это время мину подносит. Плащ-палатку уберем, мину в ствол – и выстрел! И опять плащ-палатку держим… А в такую погоду, как теперь, – чего не стрелять, – сказал Веселов и добавил, что вчера свели воедино все донесения за две недели боев; выходит: только своя полковая артиллерия, не считая приданной, нанесла немцам чувствительные потери – до тысячи убитых и раненых!

Ильин недовольно махнул рукой. Не любил таких подсчетов.

– Если все ваши реляции – сколько убили и сколько ранили – собрать, – всей Германии не хватит. А по ихним реляциям – всей России! На бумаге все же легче убивать, чем в натуре. Тем более вам, артиллеристам. У вас кто на землю лег, тот и помер. А он еще потом встал да воевать пошел. Взять хоть меня самого: сколько раз за три года войны немцы, по ихним реляциям, меня убили и тем более ранили. А я все воюю. И не ранен даже.

– Сплюньте, – сказал Веселов.

– А я не суеверный.

– Нисколько?

– Нисколько. Суеверие есть прикрытие трусости. Боишься, что тебя убьют, – так и скажи! А причем тут – с какой ноги встал, с левой или с правой, – немец все равно этого не знает, когда по тебе бьет.

Разговор о суеверии на этом кончился. Если какая-нибудь тема ему не нравилась, Ильин сразу ставил на ней точку и переходил на другое. Так и сейчас перешел от суеверия к материальной части, сказал, что война с материальной частью делает то же, что с людьми. То, что считалось годным, а на самом деле не оправдало себя, отодвигается на второй план, и действительно хорошее выдвигается на первый. Скажем, взять ротные минометы: раньше без них, считалось, ни шагу, а теперь отказались от них – не оправдали себя, слабые. Граната лучший результат дает, чем эта мина! А батальонные минометы, уж не говоря про полковые, те действительно показали себя как оружие, с которым смело идешь везде и всюду…

194